Избранное. Т.1 - Страница 3

Приборы скафандра сообщили мне, что давление воздуха составляет шестнадцать фунтов на один квадратный дюйм, содержание кислорода — 51 %, температура воздуха — 10 градусов по Цельсию, как мне и обещали.

Из данных локатора следовало, что мой груз опустился милях в ста на северо-запад от того места, где я стоял сейчас. И, насколько я мог судить по показаниям разных штук, имеющихся в пряжке моих хитроумных доспехов, все приборы там работали нормально. И если информация, которую я получил, была столь же добротна, сколько за нее уплачено, я находился в десяти милях от того места, куда собирался попасть, примерно в полудневном переходе от пристанища Джонни Грома. Я включил энергопривод своего скафандра, сверился с компасом и отправился в путь.

Слабое притяжение делало ходьбу неутомительной даже для человека, буквально измочаленного несколькими тысячами миль атмосферы. Да и скафандр, сидевший на мне, тоже был хорошим подспорьем. Хотя по нему этого никогда не скажешь, но он обошелся мне примерно во столько же, во сколько обошелся бы роскошный отпуск на одном из этих родиево-стеклянных миров с управляемым климатом и великолепными оргиями, проходящими при резкой перемене температур. Кроме стандартных устройств, регулирующих состав воздуха и температуру, а также сервоустройства, позволяющего мне сейчас идти без неприятных ощущений при ходьбе, скафандр был еще оборудован всеми рефлексными цепями и усилителями реакций, какие только были известны черному рынку. Среди этих хитрых штучек было несколько и таких, на которые ребята из отдела безопасности Лиги были бы не прочь наложить лапы. Один метаболический монитор чего стоил!

Идя по компасу, я постепенно поднимался по склону и примерно через час добрался до линии вечных снегов. Деревья тянулись еще на несколько тысяч футов, и край леса был как раз там, где начинался совершенно морской голубизны ледник.

Здесь я впервые увидел небеса Вэнгарда: они были темно-голубые, а над снежными пиками принимали фиолетовый оттенок, как бы оттеняя величественных владык этого мира.

После часа ходьбы я сделал привал, дал себе питательный раствор и несколько глотков воды. Потом немного послушал, как мимо меня, шелестя секундами, уносилась в небеса Вечность.

Я представил себе, как корабль с колонистами, странствовавший девять долгих лет в безбрежном пространстве, о котором знали тогда, на заре космической эры, меньше, чем в свое время знал Колумб об Америке, полурухнул — полуопустился на поверхность этой планеты. Я представил, как они впервые выходят из корабля и попадают в величественное молчание этого холодного мира — мужчины, женщины и, возможно, дети — зная, что для них никогда не будет возврата. Я представил себе их, оказавшихся лицом к лицу с безысходностью своего положения, и все же продолжавших жить. Да, это были мужественные люди, в наше время подобного мужества уже не встретишь. Люди теперь стали совсем иными — такими, как я. Те принадлежали к мужественному племени пионеров, покорителей границ, были полны несбыточных надежд, целеустремленны и питали большое доверие к будущему.

Во мне же были только качества городского хищника, расчетливость, крысиная отвага, и жил я только сегодняшним днем.

— Это все тишина, — вслух сказал я. — Она действует мне на нервы.

Но собственный голос показался мне маленьким и ничтожным на фоне этой величественной тишины. Я поднялся на ноги и направился к следующему хребту.

* * *

Часа через три солнце все еще пребывало на прежнем месте, там, где сходились кроны, то и дело просачиваясь своими холодными лучами сквозь чащу леса и освещая ржаво-красные иглы. Я легко, как птица, покрыл уже сорок километров. Нужное мне место было теперь недалеко. Несмотря на слабое притяжение, я уже начал испытывать чувство легкой усталости, хотя сложные устройства моего скафандра вдвое облегчал и мои усилия, а автомед регулярно впрыскивал мне в руку стимулятор. Зато хоть в этом мире мне повезло. Дома, после подобного приключения, мне бы пришлось провести на больничной койке недели две как минимум. Я утешал себя этой мыслью, прислонившись к дереву и вдыхая обогащенную воздушную смесь, прописанную мне скафандром. Приятные мысли вообще были прекрасным средством от начинающих понемногу появляться у меня перед глазами искорок. Я все еще блаженствовал, когда вдруг услышал звук…

До чего же, однако, несколько часов, проведенных в абсолютной тишине, могут изменить отношение человека к звукам. А ведь услышал я всего-навсего смутный, далекий зов, похожий на призывный крик какой-нибудь птицы, ищущей свою подругу. Но он заставил меня отшатнуться от дерева так, словно оно в мгновение ока раскалилось докрасна, и встать, пригнувшись, напряженно пытаясь определить возможную природу этого звука. А он тем временем стал громче, значит, и ближе, причем скорость его приближения ко мне свидетельствовала о бесплодности каких-либо попыток ретироваться. Я огляделся в надежде найти подходящее для укрытия дерево, но все они, похоже, уже с самого рождения были старыми — самые нижние ветви находились на высоте не менее пятидесяти футов от земли. Единственным укрытием для меня могли бы послужить несколько тысяч стволов. Но какое-то чувство подсказало мне, что опасность, какова бы она ни была, лучше встретить лицом к лицу на открытом месте. Во всяком случае, мы увидим друг друга одновременно. Я чувствовал, что это кто-то живое и что оно питается мясом — это подсказывал мне еле слышный безапелляционный голос моего древнего предка. Я сделал кистью руки движение, которое бросило мне в ладонь рукоятку запрещенного законом небольшого кратерного пистолета и стал ждать, а зов все приближался и приближался, становясь все громче и мучительнее, как зов овцы, страдающей от неразделенной любви, как рев отвергнутого подругой быка, как стон гибнущего лося. Теперь до меня доносился и топот огромных лап, переставляемых с такой скоростью, что и при местном притяжении можно было составить представление о габаритах их обладателя. И наконец оно появилось из-за деревьев, полностью подтвердив все худшие опасения моего пра-пра… Это была не собака, не гиена даже, а то, чем была бы гиена, если бы рост ее в холке достигал семи футов, если бы лапы у нее были толщиной с мое бедро в самом узком месте, голова — величиной с кабину одноместного геликэба, а челюсти такие, что она могла бы в них спокойно нести человека, как ученый пес несет домой вечернюю газету. И, возможно, эта последняя мысль только и удержала меня от того, чтобы нажать на спуск. Чудовищный пес резко замедлил свой бег, подняв в воздух тучу хвои, взвыл последний раз и предъявил мне почти ярд красного языка. У него была гладкая коричневая с черным шерсть, большие зубы — но никак не больше шести дюймов от основания до верха — и ярко-черные, небольшие, величиной со слоновьи глаза с красными полукружьями внизу. Он медленно приблизился, как бы желая разглядеть то, что сейчас будет есть. Я слышал, как при движении хрустят его суставы. При каждом шаге его футовой толщины лапы глубоко утопали в покрытой хвоей земле. Я ощутил, что колени мои мелко дрожат, а волосы стоят дыбом. Теперь чудовище было от меня всего в десяти футах, и я видел, как от его дыхания колеблются края его ноздрей, в каждую из которых свободно вошел бы мой кулак. Я твердо знал, что если он приблизится еще хоть на шаг, я нажму спуск.