Избранное. Т.1 - Страница 7

— Теперь мы должны отдохнуть часок, — заявил он.

— О’кей, — отозвался я. — Только отдыхать тебе придется в одиночестве. Меня ждет дело.

Я пошел прочь, шагая по пятнистому снегу, и отошел уже шагов на десять, когда мимо меня галопом промчалась гигантская шавка, развернулась и преградила мне дорогу. Я попытался обойти ее справа, но пес снова встал на моем пути. То же самое произошло и при левом повороте.

— Отдохни, Карл Паттон, — произнес позади меня Голиаф. Он улегся на спину и, заложив руки за голову, закрыл глаза.

Что ж, ладно, если я не могу заставить его продолжить путь, я могу не давать ему заснуть. Я вернулся и сел рядом с ним.

— Глухомань здесь, — сказал я. Он ничего не ответил.

— Такое впечатление, что здесь отродясь никто не бывал, — добавил я. — Даже мятой жестянки из-под пива не видно, — это тоже не возымело успеха.

— Чем, интересно, ты кормишься здесь? — спросил я. — Из чего делаешь сыр и хлеб?

Он открыл глаза.

— Из сердцевины дерева-друга. Ее или размалывают в муку, или делают массу и сквашивают.

— Неплохо, — заметил я, — но уж вино-то наверняка привозное.

— Вино нам дают плоды того же самого дерева, — он произнес это «нам», словно его дома ждала жена, шестеро ребятишек и недочитанная книга.

— Сначала, наверное, было очень тяжело? — сказал я. — Если вся планета такова, то трудно даже представить себе, как твои предки ухитрились выжить.

— Они боролись, — ответил великан так, будто это объясняло все.

— Но ведь больше незачем бороться, — возразил я. — Ты преспокойно можешь покинуть эти скалы и жить где-нибудь беззаботно под не очень жарким солнцем.

Великан задумчиво смотрел в небо.

— У нас есть легенда о месте, где воздух мягок, а прямо из земли растут сочные фрукты. Я думаю, мне бы там не понравилось.

— Почему же? Тебе, наверное, кажется, что это особый шик — жить, преодолевая трудности.

Он повернул голову и взглянул на меня.

— А ведь на самом деле это ты испытываешь трудности, Карл Паттон. Я-то у себя дома, в то время как ты страдаешь от холода и усталости в месте, чуждом для тебя.

Я что-то проворчал себе под нос. Джонни Гром так выворачивал все, что чего бы я ни сказал, мои слова рикошетом попадали в меня же.

— Я слышал, здесь существует весьма кровожадная разновидность животных, — сказал я. — Но я до сих пор ни одного не встречал.

— Скоро встретишь.

— Тебе интуиция подсказывает или…

— Нас уже несколько часов преследует стая снежных скорпионов. Когда мы выйдем на открытое место, ты их увидишь.

— Откуда ты знаешь?

— Так говорит мне Вула.

Я взглянул на огромную гончую, улегшуюся на земле и положившую голову на лапы. Она выглядела усталой.

— А откуда у вас появились собаки?

— У нас всегда были собаки.

— Наверное, в первом корабле была одна пара, — предположил я. — Или, может быть, замороженные эмбрионы. Скорее всего, так оно и было. Переселенцы наверняка везли с собой зародышей самых различных животных.

— Вула происходит из породы военных псов. Ее предком был могучий Стэндфаст, который одолел псов короля Руна на Поле Сломанного Клинка.

— Вы что же, воевали?

Он ничего не ответил. Я фыркнул.

— Я-то думал, что при тех колоссальных усилиях, которые вам приходилось прикладывать, чтобы выжить, вы не слишком дорого ценили свои жизни.

— Чего стоит жизнь без правды? Король Рун сражался за свои убеждения. Принц Дал сражался за свои.

— И кто же победил?

— Они бились двадцать часов, и один раз принц Дал упал, и тогда король Рун отступил назад и убедил его подняться. Но в конце концов Дал сломал королю спину.

— Ну, так значит… разве это послужило доказательством его правоты?

— Какое значение имеет, во что верит человек, Карл Паттон, раз он верит в это всем сердцем и душой?

— Чушь. Фактам безразлично, кто убежден в них.

Тут великан сел и указал рукой на белые вершины, мерцающие вдали.

— Правы горы, — произнес он. Затем взглянул на небо, где в вышине темно-пурпурные облака громоздились, подобно крепостным укреплениям. — Небо право. И эта правота означает больше, чем факты скал и газа.

— Я никак не могу вникнуть в твои поэтические доводы, — сказал я. — Я знаю одно — что хорошо вкусно есть, спать в мягкой постели и иметь в своем распоряжении все самое лучшее. И тот, кто утверждает обратное, либо несчастный, либо дурак.

— А что такое «самое лучшее», Карл Паттон? Разве может быть лучшее ложе, чем усталость? Лучшая приправа, чем аппетит?

— Ты, видно, вычитал это в книге.

— Если ты преклоняешься перед легкой роскошью, о которой ты говорил, то почему ты здесь?

— О, это проще некуда. Чтобы заработать денег на все остальное.

— И потом… если ты не погибнешь на этом пути, неужели ты отправишься туда, в свой прелестный мирок, и будешь поедать сочные плоды, выращенные кем-то другим?

— Еще бы, — ответил я. — А почему бы и нет?

Тут я почувствовал, что слова мои — это слова безумца, и не понял почему.

Это окончательно вывело меня из равновесия. Но спорить я не стал и сделал вид, что уснул.

* * *

Через четыре часа мы добрались до вершины длинного склона, и перед нами предстала целая тысяча миль леса и ледника — пространство, достойно соответствующее масштабам мира под названием Вэнгард.

Мы уже девять часов были в пути, и, несмотря на все свои хитроумные приспособления, я начал отставать и уставать, Верзила же был как новенький. Он поднес к глазам ладонь, защищаясь от солнца, которое было каким-то особенно маленьким и пронзительно ярким, как перед бурей, и указал на пик, который отделяла от нас долина. До него, наверное, с милю или две было.